То, к чему труднее всего привыкнуть -
Я одна, как смертник или рыбак.
Я однее тех, кто лежит, застигнут
Холодом на улице: я слабак.
Я одней всех пьяниц и всех собак.


Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть,
Что, поxоже, дело мое табак.


Я бы не уходила. Я бы сидела, терла
Ободок стакана или кольцо
И глядела в шею, ключицу, горло,
Ворот майки – но не в лицо.
Вот бы разом выдохнуть эти сверла -
Сто одно проклятое сверлецо
С карандашный грифель, язык кинжала
(желобок на лезвии – как игла),
Чтобы я счастливая побежала,
Как он довезет меня до угла,
А не глухота, тошнота и мгла.


Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,
Баловала и берегла.
И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.
Чтобы я действительно не смогла.

Море волнуется раз

море опять не спит

на дне твоих чудных глаз алый закат горит 

и не дает уснуть 

хотя я давно устал.

спой мне о чем-нибудь-

что море сильнее скал

что чайки найдут покой

что мы обретем приют

что и для нас с тобой из тысяч земных кают 

выберется одна - белая как туман.

море волнуется два.

маленький капитан, ты продолжаешь петь 

о птицах большой земли

о том, что познавшие смерть тонущие корабли 

смело идут ко дну, словно обратно в порт.

я ведал на что иду, когда тебя брал на борт.

с тобою позвал беду - но был несказанно рад.

в соленом моем аду прижился неспешный ад 

твоих осторожных слов, холодных, но легких рук.

и , кажется, я готов порвать этот чертов круг

и плыть с тобой на рассвет, оставив кому-нибудь свой трезубец, и тусклый свет

пускай освещает путь.

море волнуется три - я вижу вдали причал.

море мое,

замри.

я так от тебя устал.

И если ты самый несносный ужас,
Явившейся вдруг на моем пути,
Меня не пугает ни тьма, ни стужа,
Я буду с тобой до конца идти.

И если ты самый кошмарный, жуткий,
Из призрачных снов, что тревожат дух.
Я глаз не открою ни на минутку,
И буду шептать твоё имя вслух.

И если ты тот, кто меня погубит,
Наполнит отчаяньем и тоской.
Возьму твою руку.
И будь, что будет.
Я вечность меняю на день с тобой.

Знаешь, Мэри,
в моей голове
звери.
Они бы тебя
съели,
если бы я разрешил.

Но я их гоню из прерий,
на ключ закрываю двери.
Сидят на цепях звери,
на ржавых цепях души.

А звери мои
ночью,
рвут кожу и плоть
в клочья.
И каждый их клык заточен.
Играют на струнах жил.

Но
все-таки,
между прочим,
/пусть я и
обес
точен/,
ты вся,
до ресниц и точек -
причина того, что я жив.

Беги от меня, Мэри,
/прижмись же ко мне теснее/.
Спасайся скорей, Мэри,
/ничто тебя не спасет/.

Коснувшись тебя, Мэри,
попробовав раз,
звери,
живущие в моем теле,
хотят еще и еще.

Ты знаешь, Мэри,
есть истина в вине и теле,
религии и постели.
Но я отыскал в тебе.

И пусть сегодня
другой одеяло грею,
но спят мои злые звери,
тебя видя в каждом сне.

Поверь,
я больше не буду зрителем,
скрываясь в своей обители,
до самых последних дней.
Я прилечу с Юпитера,
в квартиру твою в Питере.

Мэри,
стань укротительницей
моих
диких
зверей.